Далее:
Вездеходная дорога, хоть и проходит вверх по реке, по самому краткому пути между зимовьями, но пролегает она по самым бедным местам - лиственничному редколесью, где пищи едва хватало лесным муравьям, мышам, глухарям и кедровкам.
С самого начала надо было все-таки подняться в горы, чтобы с высоты оглядеть местность предстоящих действий. Кроме того, было полезно оценить урожай стланика.
Кедровый стланик - самая главная пища бурого медведя на Северо-Востоке Сибири. А не лососи, как это может показаться людям, которые много смотрят медведей по телевизору. Просто во время ловли лососей их легко наблюдать и снимать - хоть на фотопленку, хоть видеокамерой. Но даже просто увидеть медведя в густой шерсти кедрового стланика, надо иметь большое терпение, умение, и, в конце концов - удачу.
Медведи поедают шишки стланика целиком, разжевывают их, и то, что может перевариваться в медвежьем желудке - переваривается, а что не переваривается - выходит наружу очень чистой массой светлокоричневой шелухи. Часто они просто ложатся внутри очень урожайного куста, наклоняют ветви и обсасывают их, просто съедая все, что на них находится.
Передвигаться среди кедрового стланика очень и очень непросто. Стволы его, толщиной от руки до тела человека, тянутся вдоль земли и переплетены подобно змеям, пружинят подобно батуту, покрыты липкой смолой, иголками и паутиной. Они хлещут вас по лицу, прогибаются под вашими шагами, и выпрямляются вновь, трясутся целыми гектарами, лишая вас твердой опоры, а вы, будучи существом прямоходящим, и к тому же, обвешанным рюкзаком, биноклем и карабином, продираетесь сквозь эти дебри, которые, по сути, чуть выше человеческого роста и проклинаете ту минуту, когда вы решили в них сунуться, а также почитаете за счастье иногда увидать над собой хоть крохотный кусок неба.
Медведю же этот стланик никакой особенной преграды не представляет - будучи существом почти в два раза ниже человека, он проходит под и между стволами этой чащобы, протаптывая внутри нее настоящие норы-тропы.
Для медведя стланик - это 'наше всё' - и еда, и укрытие.
Для человека стланик - это зеленый ужас, скорость движения в нем по прямой - пятьсот метров в час, человек выходит из стланика обессиленный и потерявший ориентиры. Поэтому, любой, кто собирается пересекать заросли стланика, сперва долго думает и рассматривает их с некоторого расстояния - высматривая прогалы и соображая, как можно пройти между куртинами. Если, он, конечно, до этого не имел с ним дела.
В кустах перекликались кедровки. Принято считать, что эти птицы могут подсказать нахождение зверя. На самом деле это не совсем так. Показать они, может быть, что-то кому-то показывают, но гораздо чаще они показывают не лосей и оленей, а белок, горностаев и мышей, или просто орут друг на друга из-за нехорошего настроения.
Переход через пояс стланика занял у меня часа два. Собственно говоря, с этой, северной стороны, стланика практически не было - несколькими полосами вниз, почти до самого лиственничного редколесья спускались каменные реки курумов. Их-то я и наметил, для относительно удобного подъема наверх.
Вот так, перепрыгивая с камня на камень, я поднялся на покрытое серым ломким лишайником плато.
На плато по мне тут же ударил легкий морозный ветерок - вершины Эгуйи уже были припорошены снегом и на них уже не раз поднимались ветровые флаги буранов - наступит зима, и они провисят там уже до весны.
Внизу раскидывалось мохнатое, темно-зеленое, в серых каменных дырках, одеяло кедрового стланика. Я устроится среди россыпи крупных валунов (ветер сюда заглядывал не так часто) на вершине, в расчете провести тут несколько часов жизни.
Всегда полезно отвлечься хотя бы на пять минут от своих основных задач, и взглянуть на мир с высоты птичьего полета. Но при этом надо помнить, что дело это - для мужчин не только с холодной головой, но и с крепкими нервами. Ничто так не говорит нам о бессмысленности нашего существования, как взгляд с высоты.
Так и теперь - мне подумалось, насколько тщетны мои усилия в поисках одного определенного зверя на площади в сотни квадратных километров.
Во время трофейной охоты ваша задача значительно проще - надо обнаружить на этой же территории одного из полутора десятков крупных зверей, которые, к тому же и не ждут появления людей.
А Бомбист, насколько я понял, был как раз специалистом во взаимоотношениях с человеком.
Первых медведей я углядел уже через полчаса облизывания биноклем нагорья. Это была самка с двумя уже изрядно подросшими медвежатами, размером почти с ее самое. Медвежата весело лазали среди стланика, подпрыгивали на сетке его стволов как на батуте, ветки, хвоя, и шишки летели от них во все стороны. Мама их лежала посереди другого куста и медленно, но верно притягивала ветки к земле и обсасывала их губами, собирая шишки себе в рот.
На Бомбиста они даже все втроем не тянули.
Наблюдать за ними было одно удовольствие, а вот необходимости никакой.
Понаблюдав за ними всласть, я принялся разглядывать окружающие вершины. За два часа я обнаружил еще двух зверей, небольших, трех-четырехлетнего возраста.
На вершине я пролежал почти до сумерек. Спускаясь вниз, подумалось, что крупные медведи могут двигаться и прямо по руслу реки - надо было завтра проверить и это предположение.
На подходе к Огородовой избе я повесил несколько ниток через тропы - с тем, чтобы знать, кто, когда и в каком направлении по этим тропам прошел. По правде говоря, я понимал, что все эти меры носят в достаточной мере косметический характер: вверх по реке, в преддверии зимы, двигались три десятка медведей. Все они любопытны, и каждый третий из них, по меньшей мере, подойдет к избушке. Сделает он это, вероятнее всего, в сумерках или в полной темноте. И понять, кто из них Бомбист, будет практически невозможно.
Идея у меня была следующая: надо пройти до следующей базы в двадцати километрах отсюда. После этого залезть на лабаз, который располагался поблизости от зимовья и тупо дожидаться на нем появления зверя.
Проблема была только в одном - сколько времени придется ждать зверя - день, два, неделю, или несколько часов. Но этот план, по крайней мере, давал хоть какие-то шансы, по сравнению с бессмысленным шараханьем по округе.
Вверх, к избушке Лукьянца я пошел прямо по руслу Малкана. С собой я взял минимум сухого пайка, перчатки и теплые носки. На лабазе у Сереги, я знал, лежал спальник из меха северного оленя - так называемый кукуль - самый теплый предмет для сна, который только встречается в мире. Я планировал залечь в этом спальнике на лабазе и караулить сколько хватит терпения, спускаясь вниз лишь посреди ясного дня, когда звери обычно отдыхают в кустарнике.
Но даже мое ожидание завершится успехом, мне, может, придется стрелять в почти полной темноте. Конечно, светосильный оптический прицел мне давал довольно много шансов в сумерках и в светлую лунную ночь. Однако, когда небо полностью затянуто тучами нельзя даже помыслить о точном выстреле.
Самой сложной частью подготовки этого плана было уговорить Витю остаться одного. Несмотря на то, что никто с полной уверенностью не мог сказать, что Бомбист когда-либо нападал на человека, в воображении Муралова он представал неким гибридом киношного вампира и 'злого духа Ямбуя'.
В конце концов я оставил ему свою верную 'лупару' для стрельбы картечью накоротке и наказал не выходить из избы в сумерках. У Вити был еще собственный кавалерийский карабин и малокалиберная промысловая винтовка, так что в итоге он оказывался вооружен много лучше меня.
Избушка Лукьянца была сложена по-серьезному. Углы зимовья были обиты железными листами, сквозь них торчали острия 10-сантиметровых гвоздей с заточенными концами. В дверях была насторожена петля, еще одна была закреплена возле печки посреди строения. Сама печь представляла собой полутонного монстра, на ржавой поверхности которого лежал лист бумаги, на котором было крупными буквами начертано - 'ОСТОРОЖНО, КАПКАН'. Не заметить ее можно было только в полной темноте. Капкан был замаскирован хорошо и незаметен, но я не сомневался, что там, под тонким слоем хлама притаился настоящий медвежий капкан - реликт начала века. Такой агрегат запросто отхватывает человеку руку или ногу.
Собственно, я и не собирался заходить в саму избу. Я нашел лестницу, лежавшую на крыше, забрался на лабаз, который напоминал маленький сруб, закрепленный на двух четырехметровых столбах, раскатал Серегин кукуль, вытряхнул из него мышиные гнезда и залег.
Я позволял себе слегка придремывать на дежурстве. Как ни бесшумно подходит медведь к человеческому жилью, если он всерьез соберется разбирать строение, ему придется зашуметь.
Сперва я постарался запомнить те звуки, которые постоянным фоном меня со всех сторон. Дело в том, что любой лес, любое дерево, любое строение шумит по-своему. Но здесь надо запоминать не только те звуки, которые раздаются постоянно, но и те, которые случаются, скажем, раз полчаса. Кроме того, звуки меняются при изменении направления и силы ветра. Еще находясь внизу, я попытался вычислить и закрепить те предметы, которые могли издавать скрип или бряканье - рукомойник, пару жестянок, осколок зеркала из развилки дерева.
Вместе с тем, я разбросал десятка два пустых консервных банок на двух тропах, по которым Сергей, видимо, таскал воду из реки. Если медведь пойдет по руслу Малкана, то он появится, скорее всего, прямо оттуда.
Вездеходная дорога проходила прямо подо мной - точнее, в метре от лабаза. Поэтому мне предстояло вести себя тише воды, ниже травы - на случай, если Бомбист придет по ней.
Лабаз располагался довольно удобно для стрельбы - не очень высоко - около четырех метров, его вход был повернут к зимовью, точнее - к двери в зимовье. Дверь эту я распахнул настежь - ее внутренняя поверхность из струганных досок была значительно светлее внешней стены, и если я увижу на фоне этой двери темное пятно, то пойму, что у меня гость.
Гости у меня появились гораздо скорее, чем я ожидал. Это были две рыжие мыши - красные полевки, маленькие, не больше катушки ниток, с черными, навыкате глазами-смородинами.
Эти мыши - самые настоящие древолазы, поэтому не было ничего удивительного, что они поселились на лабазе, который предназначен, в основном, для того, чтобы хоронить имущество от медведя и росомахи. Харчи Сергей хранил в закрытых стеклянных банках, недоступных для зубов грызунов, но при их пересыпании был: эээ: несколько неаккуратен, и рассыпанного по полу лабаза риса и гречки вполне хватало для пропитания этим мышкам, да и еще нескольким. Больше всего их возмутило мое вторжение в спальный мешок, судя по всему, служивший им общежитием.
Следом за мышами я увидел стремительную белую тень, размером не больше ручки от половника, мелькнувшую вдоль порога избы. Вот из-за чего мыши ищут убежище на лабазе - возле избы поселился горностай - самый страшный убийца в мире животных. Я не раз задумывался, каким грозным и неуязвимым стал бы этот зверь, дорасти он до размеров пусть не медведя, но хотя бы большой собаки. А может быть, и не стал бы - подвижность и кровожадность у этого зверька, по крайней мере, в его нынешнем теле, с лихвой искупались полным отсутствием сообразительности.
Уже смеркалось, когда на трубу села ястребиная сова - решительно, сегодня весь мир ополчился на бедных мышек.
В лесу не раз и не два раздавались резкие щелчки опадающих тополевых сучьев. Сучьями стучит осенью лось, но при этом он издает дополнительный костяной звук, грубая шерсть шоркает об листву, и копыта, вдавливаясь в грунт, также характерно хрустят.
Медведь, в тот момент, когда он не подозревает о близости человека или другого медведя, тоже не относится к бесшумным животным. Он пыхтит, сопит, урчит животом и стучит когтями по камням или гальке. Однако, когда он предполагает опасность, то может передвигаться абсолютно бесшумно. В этом отношении он не уступает никому из кошек - даже, наверное, тигру.
Однажды мой отец сидел в засаде, ожидая медведя, который, по всем его расчетам, должен был выйти на останки сохатого на другом берегу реки. За его спиной рос густой тальник - причем расстояние между стволами ив не превышало 15-20 см - я потом сам видел это место. В какой-то момент отец почувствовал настоятельную потребность обернуться - и очень вовремя, потому что обнаружил медведя, который внимательно смотрел ему в спину буквально с десяти метров! И ни одного звука, пробираясь по этим кустам, он не издал.
Ночь прошла относительно спокойно - кто-то небольшой, скорее всего, подросший лисенок, катал консервные банки перед избой, да и два белых зайца проскакали, как призраки во тьме прямо по вездеходной дороге.
В самое темное время я несколько раз наводил прицел на дверь и с удовлетворением отмечал, что на фоне светлого дерева я довольно хорошо различаю перекрестье. Таким образом, я предположил, что при появлении зверя, наведу оптику на верхнюю часть двери, а потом резко опущу на уровень убойной зоны.
К сожалению, у меня был карабин с болтовым затвором, а не полуавтомат, который позволяет подряд, не меняя прицела, сделать три выстрела в две секунды.
Но этой ночью мне стрелять не пришлось. Когда полностью рассвело, я заснул. Проспал я глубоко за полдень, а проснулся, когда пара кедровок, устроившись на краю крыши устроила перебранку. Мешок Лукьянца вонял так, что я мог не беспокоиться, что медведь обнаружит меня по человеческому запаху. Впечатление создалось, что через пару дней дежурства я буду пахнуть оленьим мехом и мышиной мочой всю оставшуюся жизнь.
Следующая ночь также прошла без происшествий. Еще через день с северо-востока, натянул низкие, войлочного цвета облака, из которых нехотя пошел первый в этом году снег.
Тут уже кукуль я помянул с большой благодарностью. Еще я подумал, что первый снегопад - это тот знак, который говорит зверю, что пора идти на берлогу, и может быть, в ближайшие день-два мне удастся сделать свой выстрел.
Беспокоила меня только мысль о Викторе, оставшемся на своей избе. На охоте нет хуже напарника, в котором ты не уверен на двести, нет - триста процентов. А я в своем не был уверен даже на пятьдесят. Геологи и егеря называют такую публику 'заменитель женщины', которого держат, чтобы готовить еду и разговаривать.
Медведь пришел на четвертые сутки моего ожидания.
Он пришел посреди бела дня, фыркая, сопя, пуская газы и стуча когтями, как и полагается нормальному непуганому медведю. Он подошел к двери избы, втянул носом воздух и застыл, как легавая на стойке.
Медведек этот был не очень большой, не очень жирный, с псовой мордой и на высоких ногах. Типичный медвежий подросток-трехлеток. Я задумался - если он сейчас сунется в избу, то неминуемо попадет в петлю и заорет, напугав всех медведей в округе, а если я сейчас выстрелю у него над головой, чтобы напугать: то, в общем, добьюсь того же результата. Подумавши, я решил оставить все как есть. Подросток постоял, постоял перед открытой дверью, да и побрел восвояси - причем, как пришел он со стороны реки, так и вернулся.
Тут-то мне и пришла в голову гениальная идея - слезть с лабаза и обойти вокруг, посмотреть на следы по свежему снегу.
Действительность превзошла мои худшие ожидания.
Следы были. Они были в двадцати метрах позади лабаза в островке мелкого лиственничника. Зверь лежал здесь на брюхе довольно долго, видимо, вслушиваясь и внюхиваясь в происходящее. И что-то в этом происходящем ему не понравилось - так что он встал и пошел вверх по вездеходной дороге.
На правой передней лапе у него хватало когтя, соответствующего мизинцу. Ширина ладони была семнадцать сантиметров.
Я вышел на вездеходный путик, и почти побежал к следующей охотничьей базе. Вездеходная трасса была, без сомнения, самым кратким путем, тем более, я мог не отвлекаться на всякие соблазнительные для медведя мелочи вроде трухлявого пня с муравьями, сдохшего лосиного телка, или брошенных тракторных саней - возле которых покрутится (и потеряет время) каждый уважающий себя косолапый. Но при этом у меня оставались две ноги, а у медведя - четыре.
И когда я подошел к следующей таежной базе, то понял, что опоздал.
На это раз Бомбист избрал принципиально иной способ проникновения в укрепленное жилище.
Изба стояла на краю промоины и зверь вырыл под одним из ее углов такой котлован, что вся она расселась - а попросту, развалилась на бревна.
Причем, произошло это за считанные часы до моего прихода. Все петли, самострелы и колючая проволока, разбросанные среди развалин зимовья, оказались совершенно бессмысленными.
Задержался я возле избы буквально на полчаса. Было довольно очевидно, что этими темпами мне медведя догнать уже не удастся. А еще подумалось, что напарник мой сегодня уже находится на грани нервного срыва - подумывая, не чухнуть ли ему пешим ходом сто пятьдесят километров до ближайшего поселка - вызывать поисковую партию, искать по тайге мои обглоданные косточки. Почему-то, еще решил я, Бомбист почти наверняка 'показался', и чем эта демонстрация кончилась, было довольно трудно предугадать. А еще я вспомнил, что Муралова зовут Виктор Викторович - Победитель, сын Победителя, и мало было среди моих знакомых людей, которым собственное имя подходило бы так мало.
Поэтому я, скрепя сердце, двинулся в обратный путь. К Лукьянцевской избе я выходил уже в сумерках, потому не сразу обратил внимание на некоторые изменения в пейзаже. А когда заметил - мгновенно остановился и изо всех сил напряг слух, пытаясь уловить хоть какие-то признаки соседства чего-то живого в кустах или пойме.
Исчез лабаз, на котором я провел последние три ночи.
Конечно, я помнил случаи, когда в голодные годы, в верховьях Колымы, медведи просто перегрызали опорные столбы лабазов, валили их на землю и съедали все припасы. Но это были, во-первых, голодные годы, а во-вторых, опоры, над которыми тогда звери старались, были не больше тридцати сантиметров в диаметре.
А самое главное, что было очевидно - медведь был здесь буквально минуты назад. И, возможно, еще находился возле избушки.
Вот почему я снял с плеча карабин, снял его с предохранителя, и медленно-медленно двинулся вперед.
Продвигаясь, я каждое темное пятно, вне зависимости от того, казалось ли оно выворотнем, бочкой, чертом или медведем, внимательно рассматривал через прицел, и только потом делал следующий шаг.
Тишина стояла абсолютная - учиненный погром разогнал здесь всех зайцев, лис, горностаев и мышей.
Потом уже я разобрался, что на крышу избушки Бомбист попал, прыгнув метра на три с вершины штабеля бревен, которые Лукьянец свалил почти вплотную к избе для какого-то ведомого только ему строительства.
Оказавшись на крыше, он покрутил немного за трубу полутонную печку, которая спустила капкан, сорвала внутреннюю петлю и проделала метровую дыру в потолке.
Медведь, судя по всему, несколько торопился - он ограничился тем, что проделал дверь в стене с оконным проемом.
Лабаз он также свернул довольно простым способом: раскачал одно из деревьев, пока не развалился его пол. После этого все сооружение, ничтоже сумняшеся, рухнуло вниз.
И вот этот лабаз мне не понравился больше всего.
Уж очень происходящее начинало походить на вендетту.
Поэтому я собрал все, что можно было спасти с лабаза в один из углов разгромленной хаты (над ним сохранилось некое подобие крыши), разжег костер и просидел у него практически до рассвета.
Глядя на огонь я думал о многом. Ситуация сегодня мне казалась гораздо сложнее, чем неделю назад. И вот почему.
До этого вечера можно было считать, что мы имели дело с обычным медведем, который по врожденным свойствам характера, по дороге на зимовку походя разоряет человеческие жилища, которые в это время практически заброшены.
В принципе, первый звоночек можно было услышать тогда, когда Муралов сказал, что Бомбист оставил его зимовье в покое, когда он ушел из леса. Вывез продукты, снегоход и т.д. Я тогда не почувствовал в этом рассказе подвоха. А ведь в избе продолжали оставаться сахар, крупа, консервы и посуда, в количестве, потребном для одинокого путника.
То есть - по сути ничего не изменилось. Не стало только главного - постоянного присутствия человека. Как это там Баба Яга говорила - 'людским духом пахнет'. Вот перестало пахнуть людским духом - и оставил Бомбист избу в покое.
А сейчас: Что, интересно, подвигло его на возвращение к избе Лукьянца, на пятнадцать с лишком верст? Чувство невыполненного долга? И я гнал мысли о Витьке Муралове и Огородовой избе.
С другой стороны, я продолжал размышлять над тем, как часто мы полагаем, что человек, живущий и работающий в тайге, должен быть мудрым, уравновешенным неторопливым работягой, мастером на все руки. А когда он оказывается суетливым жадным и ленивым обалдуем, мы отказываемся воспринимать, что у него за плечами полтора десятка таежных зимовок. И еще интересно - Виктора из тайги вышибли не морозы и бураны, которых он повидал до дьявола, а зверь - умный, коварный и изобретательный - более изобретательный, чем человек.