Андрей Ширяев. Творчество.

[Андрей Ширяев]

И "Красный день календаря" тоже из той серии. А месть же еще...

 

[Андрей Ширяев]

Братцы-кролики из цикла Деревенские рассказы​

Андрей Ширяев
".... я тебе говорю, братуха, это верное дело. Я вот энтими глазами, сам видал в городе - "Мясо кролика - 350 руб\кг". 350!!!! Ты представляешь? Один кролик на 1500 тыщи рублев..." - черной, взлохмаченной птицей Венька Проскуряков метался по кухне, от волнения часто взмахивая руками и стуча себя по бокам. Именно за эту привычку, в волнении стучать себя по бокам, с детства кругленький, с короткими руками и ногами, Венька получил прозвище Пингвин. Там, в детстве, он еще пытался драться с теми, кто обзывал его так. Но с годами успокоился и временами сам подсмеивался над собой. Он, и правда, в такие минуты напоминал пингвина, вышагивающего мелкими шажочками и отчаянно взмахивающего короткими крылышками. К тому же, жена его Тонька, в минуты ласки частенько звала его "Мой пингвиненок". "Ну, не знаю... Это надо обдумать... кто ж так с кондачка делат...," - басил в ответ Степан, как всегда угрюмо глядя перед собой.

Степан, старший Венькин брат, мало что родная кровь, совсем не походил на Веньку. Высокий, жилистый, крепкий физически, он сидел за столом, положив перед собой мослатые, натруженные руки крестьянина. Он все делал не спеша, основательно: жил, работал, думал. Вот и сейчас он не мог так сразу осознать новое Венькино предложение. Тот, вернувшись вчера из города, привез с собой новую идею. Идеи эти посещали беспокойную, шебутную Венькину голову постоянно. Они просто фонтанировали из нее. Сейчас это была кроличья ферма. Увидев сколько в городе стоит кроличье мясо, Венька в голове просчитал все затраты на содержание кролей и выгоды от продажи кроличьего мяса. "Ты прикинь, братуха, это че получатся. Держать можно на улице, в клетках. Кормить летом травой, зимой сеном. Взял четверых, через три месяца их уже сорок, еще через три шестьдесят. А через девять месяцев начнут плодиться самки от первого помета. Ты прикинь, братуха. Это ж сколь их будет через год. ... сколь мяса, а? А шкурки? Городски их не берут, не модно, грят. Но эта для взрослых. А если из них шить шапки для детев? Для детев-то будут брать. А это опять жа деньги. А, братуха?". По всему выходило, что кроличья ферма дело выгодное и Степан согласился.

Последним веским доводом за оказалось горячее одобрение деда Никанора Лаптева. Дед Никанор, лет десять назад, первым в деревне занялся кролями. И так ему понравилось кроличье мясо, что он вскоре отказался от содержания свиней на убой. По-первости, он пытался увлечь этим делом деревенских мужиков. Он приглашал их к себе, показывал клетки с кроликами. Затем, уже в избе, угощал их тушеной крольчатиной. Мужики, впрочем, охотно закусывая никаноровскую самогонку тушеным кроликом, в его веру переходить не спешили. Оставаясь верными исконной дедовской привычке: весной взял поросенка, лето корми, осенью забей на мясо. Поэтому Никанор очень обрадовался пришедшим за советом братьям. Он помог им оборудовать первые клетки, рассказал тонкости содержания и пообещал съездить с ними в город за кролями. Но так получилось, что когда братья решили ехать в город, Никанора не было дома (он гостил в Анастасьевке у дочери). и Венька со Степаном поехали одни. На рынке, мужичек, что продавал живых кролей, долго приглядывался к братьям, расспрашивал их о том о сем. Заием рекомендовал черных кролей: "Глядите, мужики. Это черный великан, порода така. Вырастают до 15 кило..". "Ну, - изумился Венька, - Так уж и до 15-ти. Обычно-то восемь". "Я ж тебе говорю, порода така - Великан". Он выбрал им четырех кролей - одного самца и трех самок. "Этот, вишь, с белым ухом и есть самец. Неделю дадите имя вместе покувыркаться. Потом ево отсадите. И все через три месяца ждите приплод".


С того времени жизнь братьев круто изменилась. Всякую свободную минуту они проводили у клеток с кролями. А те на радость хозяевам исправно занимались своими брачными играми. Через неделю их рассадили по разным клеткам и у братьев началось праздничное ожидание первого приплода. Они все также все свободное время проводили у клеток, чем не раз вызывали незлое ворчание своих жен. Дескать, совсем с ума посходили мужики. Баловство какое-то развели и любуются. Но ворчали жены больше для порядку, радуясь в глубине души тому, что мужики их все рядом, под присмотром. Хоть и ерундой занимаются, да всяко лучше, чем водку пить да по рыбалкам шастать. А Венька со Степаном ухаживали за декретницами-крольчихами, как не ухаживали за своими женами на сносях. Каждый норовил нарвать и принести самую сочную траву, нарвать тайком от жены морковки на огороде и скормить ее крольчихам. Время шло, крольчихи толстели, росли вширь и ввысь. Братья уже прикидывали, мол, поди, не по шесть крольчат будет, а по десять… Но прошло три месяца, а крольчихи и не думали рожать. Прошла еще недели, а результата не было. Обеспокоенные братья позвали Никанора.

Тот не замедлил прийти. "Ого", - воскликнул он, увидев размеры крольчих. Он долго щупал-мял им бока, затем поднял одну из них вверх и заглянул под брюхо. Присвистнул, посмотрел вторую, затем третью. Потом, гася улыбку в бороде, спросил Веньку: "Вы где кролей-то брали? В городе? А че меня не дождали?". "Да ты к Таньке уехал, нам не с руки ждать было". "А-а. Ну, так я вас обрадую. У вас не крольчихи, а кроли. Самцы. Все четыре". "Как? Мы же сами… видели как они это... ну... размножались… цельну неделю....". "К тому же смотри каки они толсты". "Ну, толсты они потому как раскормили вы их. У них же сала на боках, что у той свиньи осенью". "Это че ж получатся, - вдруг воскликнул молчавший до того Степан - Это че ж получатся... они че эти... ну эти... гомики?" Никанор усмехнулся:" Ну, не знай-не знай. Городски же. Пойди догадайся..." Уже уи калитки он остановился: "Я-то, мужики.. не стал бы это мясо есть... ну ево... а вдруг это через еду передается".

В общем, кролей братья забили, мясо скормили собаке. Хотя Степан долго сопротивлялся этому, опасаясь за ориентацию пса. И сколь не пытались они оставить этот случай в тайне. Уже через неделю о нем знала вся деревня. С тех и звали их в деревне Братья-кролики.

 

[Андрей Ширяев]

Это почти реальная история. ПОчти, относится к именам. )

 

[Yanek]

корешок как то тоже кролей завел, к своему хозяйству - свиньи, индюки, утки, куры, бройлеры. Но потом отказался - грит убивать жалко. Он кур-то когда забивал на неделю в запой уходил

 

[Андрей Ширяев]

корешок как то тоже кролей завел, к своему хозяйству - свиньи, индюки, утки, куры, бройлеры. Но потом отказался - грит убивать жалко. Он кур-то когда забивал на неделю в запой уходил

Ну,блин. Тут либо друг животных, либо "на мясо".

 

[Андрей Ширяев]

Хотя, я еще тот "на мясо".

 

[Андрей Ширяев]

Первое утро нового года​

Андрей Ширяев
... "Опа, опять за печкой не уследил, прогорела, нако" Он резко соскочил с лежанки и охнув присел обратно. Резкая боль в правом тазобедренном суставе пробила позвоночник от пяток до головы. Что ж такое? Вчера ж все нормально было. Дошел до фигвама спокойно, весь оставшийся день суетился "по хозяйству", пилил и колол дрова для печки, насыпал снежные завалинки вокруг фигвама. Потом долго сидели с Иринкой за столом, болтая о том, о сем, вспоминая год уходящий, строя планы на новый. Больной сустав не напоминал о себе, спрятав боль куда-то глубоко. И вот на тебе...
Подбросив дровишек в печь, он накрыл краем своего спальника Афину, запахнул отвороты спальника разметавшейся во сне Иринке. Боль не проходила. Глянув на часы, он вдруг подумал: "А так тебе и надо. Бог не Тимошка - видит немножко. Время семь утра, Новый год по-московски. Ну? Сам же обещал Любане встретить НГ с ней. Мол, смотри на восток, я там тебе махать руками буду. А сам... дрыхнет без задних ног". ". Подумав так, он улыбнулся, ну, назвался груздем - в лес не убежишь. Он послал воздушный поцелуй в ту сторону, в которой, по его мнению, Любаня одиноко сидела перед телевизором. Будете смеяться, но боль постепенно уходила. Посидев еще немного и еше раз подкинув дров в печку, он лег досыпать.
Утром, по заведенному у них давным-давно порядку, он встал первым, едва за окном фигвама темень сменилась серыми сумерками. Его задача проста, "кофе в постель", в смысле вскипятить чай, приготовить утренний стол и разбудить Иринку. Обычай был старинный, заведенный с их первых дней вместе. и на реке и в лесу, днем и вечером Иринка не подпускала его к готовке. А вот утром, будь добр... Тем более, что всегда вставал первым, с первыми лучами солнца.
Ого, а к утру похолодало. Градусов 25, не меньше, хорошо хоть, что ветер, всю ночь шумящий в кронах деревьев, стих. В лесу еще темно, лишь на верхушках самых высоких кедров скачут солнечные зайчики от лучей, еще сидящего за Малым Хехциром, солнца. Вишь, как скачут там в вышине. А чего им не скакать, их год пришел, как никак. Ну, не до них. Афина, вышедшая вместе с ним, нетерпеливо перетаптывалась у своей чашки. Завтрак, сэр. Пошевеливайся, ваше благородие. Затем, одним махом проглотив свою порцию и сделав пару кругов вокруг фигвама, она запросилась внутрь. Давай-давай, баба ... в смысле, девушка с возу... Теперь можно и чаем заняться. Зимой это совсем не быстрое делом, пока снега натопишь на полный котелок, минут сорок пройдет. Но и они прошли незаметно, вода в котелке забурлила гейзером. "У меня чай готов, вставайте" - негромко сказал он, зайдя в фигвам за заваркой. Заварка у Иринки не абы какая, особенная, там и индийский чай лучших сортов, и ройбуш, и еще какие-то травки. Он хоть и подсмеивался над этим ее чаем, обзывая его "компотом" из-за плавающих в нем ягодах, но с удовольствием пил его. Зайдя в домик с котелком, он увидел уже уложенные в чехлы спальники, накрытый стол и ждущую Иринку. "Лихо, ты". "Чай хочу". "Ну, это-то, понятно". Холодное мясо, салатики, оставшиеся с новогоднего стола, фрукты в шоколаде, печеньки, под свежий чай, Иринкин рассказ о необычном сне, его рассказ о серебренном ночном лесе, в свете луны. Завтрак затянулся на долго. А куда им спешить.
"Ох-ты, глянь-ко че". Он остановился на пороге предбанника. Чуть отодвинувшись в сторону, чтобы это было видно и ей, он замер. От неописуемой красоты, открывшейся взору. Пока они завтракали, солнце поднялось из-за сопок. И теперь пробивалось оранжевой волной света через ветви деревьев. Свет дробился на множество лучей и лучиков, которые, приветливые и радостные, скакали по веткам деревьев, по снегу на земле. Скакали, заглядывая в дуплах деревьев, будя своим теплом белок и птиц. Лучи переливались яркими мозаиками в инее на ветвях кедров, резвились на снегу. А выше них, выше верхушек самых высоких деревьев, сочным ультрамарином, какой-то нереальной густой синевой, блистало небо. Чисто-чистое, без единого облачка. Разбуженные солнечными лучами, птицы ринулись к кормушкам, устроив возле них кутерьму и гвалт. Все вокруг словно радовалось этому утру. Первому утру нового года.

 

[Андрей Ширяев]

Лунная​

Андрей Ширяев
А вы когда-нибудь бывали в лесу ночью в полнолуние? Ну, или хотя бы, в городе смотрели на полную луну? Впрочем в городе она другая. Обессвеченная городскими огнями: проблесками автомобильных фар, тысячами окон, льющих в темноту электрический свет, цепочками фонарей дорожного освещения. В городе ее если кто и заметит, то лишь в виде еще одного светлого пятна среди прочих огней….
Нынче мы опять на Хехцире, с ночевкой в фигваме. Днем погуляли по лесным тропинкам (а нынче там лишь тропинки, нет накатанных автомобилями дорог), надышались морозным воздухом, налюбовались на заваленный снегом Хехцир. И довольные и счастливые, поужинав, завалились спать. Ну как, завалились? Не все, конечно. Мне, как самому слабому и беззащитному, выпала роль истопника, следить за печкой. Иринка с Афиной часам к девяти уже спали, похрапывая в унисон, а я дежурил. Бабовщина, одним словом, в самом жестком ее обличии.
Пару-тройку раз за ночь выходил из фигвама на улицу. Не за красотой, нет. По потребностям. Каждый раз дивясь изменениям в окружающем фигвам мире.
24:30. Подбросил дров в печку и вышел на улицу. Как и два часа назад здесь была кромешная темень. Блеклые звезды на черном небе совсем не светят. Их видно в разрывах кедровых крон, они мерцают где-то далеко, совсем не освещая землю. Картина вокруг еще та: белый снежный фон внизу, черные деревья вокруг и черное-черное небо выше. И все. Так-то жутковато. Честно. Видимость метров пять-семь и все что дальше – тьма, тишина, угроза.
В следующий раз выходил на улицу час в три. И...
Она висит прямо над входом в фигвам. Большая, круглая, теплая. Да-да, точно-точно именно теплая, ЛУНА. Огромная, желтоватая, с узорами «татуировок». Я даже слегка опешил от вида. Стою на крыльце. А передо мной... Черный, еще пару часов назад, мрачный лес вокруг, ВДРУГ превратился в сказочный. СКАЗОЧНЫЙ. Мрачный, черный лес, полный угроз еще совсем недавно, стоит, переливаясь голубовато-серебристым цветом. Небольшой ветерок качает ветви кедров и от этого внизу, на снегу, рассыпается, переливаясь, серебристая живописная мозаика. Ветви деревьев, раскачиваясь, составляют тенями замысловатые узоры на снегу. От их движения на стволах пробегают дорожки огней, вспыхивают и гаснут, и снова загораются, то там, то здесь, веселые «светлячки». А в воздухе кружатся снежинки, сдуваемые ветром с ветвей. Они сверкают словно мириады маленьких серебристых льдинок, делая картинку еще сказочней. И уже я, стоящий на крыльце, боюсь вздохнуть глубже. А ну как мне, словно Каю из «Снежной королевы», эти льдинки попадут в сердце. И от того оно замерзнет, а я, как Кай, забуду свою Герду…
Ну да, забудешь ее. За спиной скрипнула дверь и на крыльце появилась Иринка. «Ты чего не спишь?» «Какой сон? Посмотри» «Ух, ты…» Она тоже онемело застыла, глядя на этот сказочный лес. «Ничего себе» «А ты говоришь спать».

 

[Андрей Ширяев]

Воскресная прогулка на Хехцир всколыхнула волну... вспомнилось как-то... из хехцирского

 

[Искандер]

Андрей, спасибо большое за твои рассказы. Читаю с огромным удовольствием !

 

[Андрей Ширяев]

Андрей, спасибо большое за твои рассказы. Читаю с огромным удовольствием !

 

[Iskander]

Лунная​

Андрей Ширяев
А вы когда-нибудь бывали в лесу ночью в полнолуние? Ну, или хотя бы, в городе смотрели на полную луну? Впрочем в городе она другая. Обессвеченная городскими огнями: проблесками автомобильных фар, тысячами окон, льющих в темноту электрический свет, цепочками фонарей дорожного освещения. В городе ее если кто и заметит, то лишь в виде еще одного светлого пятна среди прочих огней….
Нынче мы опять на Хехцире, с ночевкой в фигваме. Днем погуляли по лесным тропинкам (а нынче там лишь тропинки, нет накатанных автомобилями дорог), надышались морозным воздухом, налюбовались на заваленный снегом Хехцир. И довольные и счастливые, поужинав, завалились спать. Ну как, завалились? Не все, конечно. Мне, как самому слабому и беззащитному, выпала роль истопника, следить за печкой. Иринка с Афиной часам к девяти уже спали, похрапывая в унисон, а я дежурил. Бабовщина, одним словом, в самом жестком ее обличии.
Пару-тройку раз за ночь выходил из фигвама на улицу. Не за красотой, нет. По потребностям. Каждый раз дивясь изменениям в окружающем фигвам мире.
24:30. Подбросил дров в печку и вышел на улицу. Как и два часа назад здесь была кромешная темень. Блеклые звезды на черном небе совсем не светят. Их видно в разрывах кедровых крон, они мерцают где-то далеко, совсем не освещая землю. Картина вокруг еще та: белый снежный фон внизу, черные деревья вокруг и черное-черное небо выше. И все. Так-то жутковато. Честно. Видимость метров пять-семь и все что дальше – тьма, тишина, угроза.
В следующий раз выходил на улицу час в три. И...
Она висит прямо над входом в фигвам. Большая, круглая, теплая. Да-да, точно-точно именно теплая, ЛУНА. Огромная, желтоватая, с узорами «татуировок». Я даже слегка опешил от вида. Стою на крыльце. А передо мной... Черный, еще пару часов назад, мрачный лес вокруг, ВДРУГ превратился в сказочный. СКАЗОЧНЫЙ. Мрачный, черный лес, полный угроз еще совсем недавно, стоит, переливаясь голубовато-серебристым цветом. Небольшой ветерок качает ветви кедров и от этого внизу, на снегу, рассыпается, переливаясь, серебристая живописная мозаика. Ветви деревьев, раскачиваясь, составляют тенями замысловатые узоры на снегу. От их движения на стволах пробегают дорожки огней, вспыхивают и гаснут, и снова загораются, то там, то здесь, веселые «светлячки». А в воздухе кружатся снежинки, сдуваемые ветром с ветвей. Они сверкают словно мириады маленьких серебристых льдинок, делая картинку еще сказочней. И уже я, стоящий на крыльце, боюсь вздохнуть глубже. А ну как мне, словно Каю из «Снежной королевы», эти льдинки попадут в сердце. И от того оно замерзнет, а я, как Кай, забуду свою Герду…
Ну да, забудешь ее. За спиной скрипнула дверь и на крыльце появилась Иринка. «Ты чего не спишь?» «Какой сон? Посмотри» «Ух, ты…» Она тоже онемело застыла, глядя на этот сказочный лес. «Ничего себе» «А ты говоришь спать».

Вчера как раз суперлуние было. Не удержался, заснял.

 

[Iskander]

А что такое фигвам? Да еще и с крыльцом.

 

[Андрей Ширяев]

А что такое фигвам? Да еще и с крыльцом.

Да так-то дощатый сарайчик, только утепленный Пеноплексом и рулонным Пенотермом. С печкой, конечно. А фигвам пошло от первого его варианта, из жердей, обтянутых стеклотканью. Вот уж точно не вигвам был.

 

[Андрей Ширяев]

Немного о грустном​

Андрей Ширяев
Снег начался, когда они подъезжали к Оронгою. Как-то сразу. Они словно влетели в плотное белесое облако. Видимость упала до сотни метров, лучи фар выхватывали, из по-зимнему ранней, темноты хороводы крупных хлопьев снега. "Ничего себе. Давненько такого не было", - водитель разъездного УАЗика присвистнул. "Я вообще не помню такого снега, - поддакнул ему Степан - мы в школе иногда за всю зиму всего пару раз на лыжах ходили. Снега было мало. А тут такое". "Да ты ж чего местный что ли?" "Ну да, я ж здесь родился и вырос. Давненько не был, правда. Но вот теперь вернулся" "А, понятно. А то смотрю, говорят приезжий. А с Юрием Михалычем на ты" "Да, это ж отец моего школьного друга. Да и живем в соседних подъездах". "Так ты блатной" - рассмеялся водитель. "Ага. Самый что ни наесть".

В город они въехали уже поздним вечером. Обычно в такое время на улицах их городка, как на улицах большинства провинциальных городов, почти не бывает народа. Проскочит, разве что, одинокий мужичек, задержавшийся в гараже, да пройдет компания молодежи. А нынче город не спал, он шумел, переливаясь смехом детей, перекриками взрослых. И те, и другие с радостной суетой, то тут, то там лепили снеговиков, перекидывались снежками, гоняли на санях по прикатанным местами дорогам. Такой снег был в диковинку и потому все так радовались ему. Прямо сейчас. Потому что завтра из степи придет ветер и сдует весь снег, который не успеет зацепиться за заборы, стены домов, кустарники скверов, который не успеют прикатать машины и детвора, своими санками.

Постояв немного на улице у подъезда и полюбовавшись на игру снежинок, на возню соседских детишек в сугробах, он легко взбежал на свой этаж. "Мам, не спишь? Глянь, че на улице творится" - он заглянул в комнату матери. Та лежала на своей кровати, поверх одеяла лежала раскрытая книга. "Нет, не сплю. Я тебя ждала" - она слабо улыбнулась. Он пока никак не мог привыкнуть к этой ее детской, виноватой улыбке. Она словно извинялась перед ним за свою немощь. "На улице-то снег валит. С роду не помню такого..." "Да, я слышала, по радио говорили. Хотела посмотреть, да с кровати не видать ничего" "А слушай, давай-ка, мы с тобой сейчас чай пойдем пить, а? Я тебе помогу в коляску пересесть, поедем на кухню, будем пить чай и смотреть на снег" "Да, ты ж дороги, устал, наверное... " " Да, какое устал. Я голодный, как волк... пошли-пошли". Он помог ей перебраться с кровати в кресло-каталку, отвез ее на кухню, подвинул кухонный стол к окну: "Смотри-давай, а я сейчас на стол сварганю" Потом они долго сидели за чаем, разговаривали, вспоминали его детство, коньки-снегурки, прикручиваемые к валенкам, деревянные финские сани, которые ему подарил дядя Петя и которые были предметом зависти дворовых пацанов.« Знаешь, а я ведь на улице не была уже с лета..." "Как так? Тебе ж на коляске можно гулять" "Да, можно. Только, чтобы на улицу выйти, надо по ступенькам с этажа спуститься, а потом подняться назад. Я сама, без помощи не смогу. А с бабки какая помощь...последний раз меня, как раз Татьяна с Лешкой и выводили..." - она почти заплакала. "Ну-ну, кончай. Мы завтра с тобой погулять сходим. Если ветра не будет сильного. Там завтра, знаешь, какая красота будет..." Она радостно улыбнулась.

Помирить их с Татьяной не получается. Сестра хоть и живет рядом, а присмотреть за мамой как следует не может. Та с ней разговаривать не хочет. Он так и не понял какая кошка пробежала меж ними. Два года назад Танька со своим мужем Лешей, окончив институт, приехали к матери. Их сразу же взяли на работу на градообразующее предприятие, поскольку там в тот момент шла большая модернизация компьютерных сетей. А ребята приехали с красными дипломами по АСУП. Степан помнил письма матери и Таньки, в которых они синхронно описывали свое дружное житье-бытье. О том, как мама кормит их завтраками, провожает на работу. Потом ждет их на обед и ужин. Как по вечерам они смотрят вместе телевизор или играют в лото. Он помнил, какой радостью и взаимопониманием светились письма того времени. И вдруг эта телеграмма от Татьяны "Приезжай маме плохо. Я не могу за ней ухаживать". Он, конечно же, сразу бросился туда, боясь и опасаясь самого худшего. Но все оказалось еще хуже. И дело не в болезни мамы, а в таком неожиданном, для него, разрушении, казалось бы, безоблачного мирка. Сразу по приезду, он пытался помирить сестру с мамой, разговаривал с ними и по отдельности, и вместе. Но мир между ними, их семейный мир восстановить не удавалось. Заканчивался отпуск, из дома звонила жена, интересовалась, как долго он еще там пробудет. Надо было что-то решать.

Он встал, подошел к окну, отдернул штору. Снег все также валил крупными хлопьями, кружась в свете уличных фонарей. Он вспомнил счастливые глаза мамы, смотрящей в окно, на снег. И ее тихие слова, почти шепот, когда он перекладывал ее из коляски на кровать: «Ты уж не забудь… про завтра…». Он решил. Все. Сейчас. Он остается с мамой.

 

[Андрей Ширяев]

ведь ты ж еще молодой...​

Андрей Ширяев


"А, ну-ка, прибавь звук" - сидящий за рулем Пашка попросил Клавдию, зависшую в телефоне. Та, на секунду вернувшись из недр интернета, крутанула ручку громкости автомагнитолы. "... чашку кофею я тебе горячего налью..." - ворвался в салон машины голос Марины Хлебниковой. Пашка глянул на Клавдию, та отложила в сторону телефон и тоже слушала песню. "Помнишь? Тот Новый год? В каком году это было-то?". "Не помню точно, в конце 90-х, нако". "Ага-ага, в 98-м, кажись"...
Тот Новый год Пашка не забудет никогда. Поначалу все шло обычным ходом, они собирались встречать его в привычном уже кругу - с Зимаковыми, Валькой и Женькой, давнишней Клавдиной подругой и ее мужем. Лет семь уже они встречали Новый год семьями, иногда разбавляя компанию семьями общих знакомых. И лет семь уже праздник проходил по одному и тому же сценарию: утром 31-ого Валька с Женей ссорились, серьезно, вдрызг. И лет семь уже всю новогоднюю ночь Пашка с Клавдией, иногда с помощью других приглашенных, мирили Вальку и Женю. С переменным успехом, но каждый Новый год.
В тот год, вечером 30-ого, Пашка, сидя за столом на кухне с Клавдией, вдруг сказал то, что не мог решиться сказать уже семь лет: "Слушай, может нынче дома останемся? Посидим с девчонками. Что-то мне совсем не хочется большой компании". Клава посмотрела на него внимательно: "Знаешь, мне тоже хочется тихо, спокойно посидеть. Может и правда дома останемся? К Зимаковым Вишневские приедут, так что скучать они не будут. А мы дома...". "Точно, скучать они не будут. Звони Вальке, предупреди".
Дочери, узнав о их решении, обрадовались неожиданно, видимо и им уже надоел традиционный "сценарий" праздника. "Только, чур, по-серьезному все. Ни каких трико и халатов. Форма одежды - парадная". "А я, а я, оденусь снежинкой, как в садике," - кричала из своей комнаты младшая Дашка. "Пап, а можно я составлю сборник песен для праздника сама?" - старшая Маша, недавно научившаяся записывать музыку с кассеты на кассету, очень хотела показать свое умение. "Давай, конечно, а мы с мамой праздничным столом займемся". Вечер 30-ого и день 31-ого прошел у них в счастливой суете, с вечера составленное Клавдией меню, с утра начало превращаться в реальность. Пашка бегал в магазин то за одним, то за другим ингредиентом чудо-блюд, придуманных Клавдией. Успевая в перерывах, резать-крошить-натирать что-то.
Часов в одинадцать вечера они, нарядно одетые, во главе с Дашей-снежинкой, устроились за богато накрытом столом. Клавдия в этот раз превзошла себя, столько вкусностей не бывало и за общим столом в предыдущие годы. Когда она только это все успела сварить-испечь-зажарить. Пять видов салатов, от простых овощных до экзотических по секретным рецептам. Фаршированная щука, соседствовала с запеченной свининой. А в центре стола высилась большая фарфоровая жаровня с мясом в кисло-сладком китайском соусе. Это не считая сырной и колбасной нарезок, фруктов и конфет. "Ну, проводим Старый год и покушаем. Есть хочу...".

Потом они писали новогодние записки, жгли их и пили шампанское с пеплом от записок. Девчонки, конечно же, пили лимонад и соки. Но от этого ритуал не становился для них ненастоящим, они верили, что желания их исполнятся. С двенадцатым ударом курантов они поздравили друг друга с Новым годом. А потом были танцы. Пашка с молодости очень любил танцевать, ну просто очень. Клавдия подсмеивалась над его этим увлечением, но очень любила смотреть, как он самозабвенно выписывал коленца, сливаясь с музыкой. Маша постаралась на славу, праздничный сборник удался, быстрые танцы сменялись медленными. И тогда Пашка танцевал со своими дамами по очереди. Он кружил Дашу-снежинку по комнате, держа на руках. Он осторожно водил в танце, старательно сопящую Машу. Они танцевали, тесно обнявшись, с Клавой. Они присаживались за стол, кушали, болтали обо всем на свете. Потом опять танцевали. Хитом той ночи была песня Марины Хлебниковой. Маша, то ли по ошибке, то ли специально, записала ее несколько раз. И каждый раз, едва заслышав "... ты ж еще молодой, ты еще страдаешь ерундой..." они пускались в пляс, все вместе...
Когда Пашка нес на руках, уснувшую на диване Дашу, та сквозь сон сказала ему: "Папа, от был самый лучший Новый год в моей жизни...". "Ну, какие твои годы....". А ведь и правда, это был лучший Новый год в их жизни.

 

[Андрей Ширяев]

Просвистело...​

Андрей Ширяев
... Где-то в начале 90-х. Рудник Солонечный, дом родителей Иринки. Лето, забайкальское лето, в отличии от хабаровского, хоть и солнечное, но не испепеляюще жаркое. Время к вечеру, безветренно, от сосен за забором тянет густым смолистым духом, где-то у соседей громко кричит петух, где-то призывно мычит вернувшаяся с выпаса корова, зовущая хозяйку на вечернюю дойку. Внизу по улице время от времени проезжают машины и мотоциклы, проносят сосредоточенно-увлеченные, шумные ватаги пацанов. По случаю субботы то там, то здесь дымятся трубы бань. В общем поселок живет своей привычной жизнью. Мы вчетвером, по случаю тепла, расположились не в доме, а на улице, в беседке. Ужинаем, чем наши богини послали. А послали они нам нынче много чего вкусного. Здесь и жаренные карасики, привезенные мной и Колькой с рыбалки, и жареха свиная с картошкой, и пара-тройка салатов, традиционное забайкальское сало трех сортов, соленое, копченное и особенное, приготовленное Колькой по "секретному" рецепту, который он расскажет только своему сыну перед смертью. Ну, скажем так, о смерти нам думать еще рано, мы молоды и полны задора. К тому же ароматы вкусностей, смешивающиеся с аромата хвои из леса, разжигают нешуточный аппетит. Мы ужинаем, с удовольствием и долгими разговорами. Потом девчонки уходят в дом, а мы с Колькой остаемся в беседке, для серьезных мужских разговорах. Тем у нас с ним много, поговорить мы оба любим, а и чего не поговорить с интересным человеком. Вот и сейчас мы продолжили спор, тянущийся еще с ночных посиделок на рыбалке. Он мне доказывал что-то, я яростно отбивался. Тон разговора все повышался, уже Иринка выглядывала из окна кухни, дескать, вы чего там расшумелись. Да, ничего-ничего, разговариваем, все нормально. А, ну-ну. И вдруг мы разом замолчали, глядя на сопки на той стороне долины. Солнце уже свалилось куда-то в Кувшиху, наша беседка, дом, улица и весь поселок уже окунулись в вечерние тени. А на той стороне, освещенные последними лучами заходящего солнца, сопки вдруг расцвели яркими необычными красками. Синее-синее небо, чистое, без малейшего налета облаков. Жгуче-зеленое море тайги, потерявшее вдруг свою зеленую однородность, раскрашенное вдруг более светлыми узорами крон берез и осин. Оно жило, оно не было статичным, как на картине. Ветерок шевелил кроны лиственниц, сосен, берез и осин. И картинка менялась ежеминутно, как в детском калейдоскопе. Мы с Колькой сидели ошарашенные увиденным, молчали, затаив дыхание. "Вы, че это, то орете, как оглашенные, то сидите, как манекены?" - вернули нас в действительность девчонки, принесшие самовар и сладости. А мы почему-то смутились оба, будто нас застукали за чем-то неприличным. Чего-то затараторили, оправдываясь. Ужин продолжился, опять все болтали о том, о сем. А мы с Колькой, украдкой, переглядывались, ухмыляясь. Дескать, ты это видел? И я видел. А эти балаболки и не поймут, скажи им почему мы замолчали.

 

[Виктор1]

Просвистело...​

Андрей Ширяев
... Время к вечеру, безветренно, от сосен за забором тянет густым смолистым духом, где-то у соседей громко кричит петух, где-то призывно мычит вернувшаяся с выпаса корова, зовущая хозяйку на вечернюю дойку.

Вот прям в детство вернулся, в деревню к бабушке!!!

 

[Андрей Ширяев]

Вот прям в детство вернулся, в деревню к бабушке!!!

А я туда, в Солонечный, как домой всегда ехал. До того мне там хорошо было. Выходил из междугороднего автобуса в Солонцах и прямо там начинал говорит по-забайкальски: Здорова, но. Дак каво, паря, По всякому быват. Я просто окунался в эту жизнь, в эту природу, неяркую, неказистую, на первый взгляд,но такую родную.

 

[Андрей Ширяев]

Жалость унижает? Вы, правда, так думаете?​

Андрей Ширяев
Да что ж такое? Он опять увидел ее на улице. Нет-нет, не кого-то конкретно, а всего лишь одну из них. Они могли быть разными, блондинками, брюнетками, высокими или низкими, но они все похожи друг на друга. Испуганно-зажатые, оцепенело-скованные. Вот и эта шла к остановке. Толстые ноги-колотушки, икры, пузырями растущие прямо из кроссовок, руки в "перевязочках" на суставах, рыхлое тело. Она шла опустив глаза в пол, взглядывая иногда из-под ресниц на окружающих. На лице, кстати, довольно миловидном, написано "не обращайте на меня внимания, меня здесь нет, я сейчас исчезну с ваших глаз". Черное трико, черная бесформенная футболка, челка, закрывающая пол-лица. Она словно какой-то японский ниндзя, пыталась спрятаться от людей.
Он смотрел на нее и сердце его сжималось. От жалости. Что ж такое-то, почему ей так не повезло? Да нет, не то. Причем здесь везение. Почему она так не любит себя? Почему она так боится людей? У него всегда, с самого детства было это чувство при виде толстых девчонок. Ему было жалко их, и обидно за них. Почему так? Он вспомнил старшую дочь, с детства бывшую пухленькой милашкой, любимицей знакомых и родни, но жестоко страдавшую от насмешек одноклассников. Нет, ее не травили в школе, но при случае постоянно напоминали ей о ее полноте. Но он помнил также фурор, произведенный дочерью на выпускном. Когда пришла на него в брючном костюме, специально сшитом для нее, швеей-соседкой. Когда несколько парней-одноклассников всерьез интересовались у нее, где она прятала эту красоту все школьные годы. Может быть именно после того выпускного дочь изменила отношение к себе, поверила в себя.
Толстушка на остановке, все так же опустив глаза долу, встала в сторонке, стараясь не привлекать к себе внимания. Мимо нее прошли две девушки, модно одетые, модно накрашенные. Они посмотрели на нее, ну как посмотрели, скользнули незамечающим взглядом, ухмыльнулись синхронно и прошли мимо. Он почему-то подумал, что они знакомы. Толстушка на секунду вспыхнула взглядом на них, не увидев ответной реакции, опять потухла. Да-да, они знакомы, но они не захотели ее узнавать. Почему так? Он заскочил в цветочный ларек на остановке. "Девушка, одиннадцать вон тех розовых роз. И у меня к вам просьба. Видите вон ту полную девушку? Вручите ей этот букет и скажите, что вас попросил молодой человек, который сам стесняется. Сделаете так?". Цветочница, глянула на толстушку, пожала плечами, а почему нет. Он отошел за ларек. Цветочница подошла к толстушке, отдала ей букет и что-то негромко сказала ей. Та, видно было, слегка оторопев, неуверенно взяла букет. Она оглянулась вокруг, ища взглядом неизвестного дарителя. На лице ее появилась улыбка.... Подошел его автобус, он прыгнул в салон и еще некоторое время видел в окно девушку, прижимавшую к груди букет и счастливо улыбающуюся.